В этом году исполнилось 40 лет со дня смерти М.А.Шолохова

С нами и после нас…

Шолохова я видел только мертвым. На его похоронах. Хотя мог бы увидеть живым и даже говорить с ним.

В 1981 году приехал из Липецкой области работать собственным корреспондентом ростовской областной газеты «Молот». В редакции сказали: жить — в Каменске-Шахтинском, обслуживать четыре северных района Ростовской области и три города. Когда я посмотрел на карту, то сердце мое встрепенулось! Чертково, Каменск, Миллерово... Все эти названия — в «Тихом Доне» и здесь мне предстоит работать! От Миллерово всего 140 километров до Вешек. Всего 140 километров до усадьбы Михаила Александровича Шолохова! Может быть, удастся увидеть величайшего писателя...

Несмотря на то, что в те годы он не особенно любил принимать гостей, мечта моя запросто могла осуществиться. Дело в том, что Миллеровский горком партии возглавлял Владилен Логачев, человек близкий семье Шолохова, хорошо знающий не только самого Михаила Александровича и его жену Марию Петровну, но и их детей, внуков.

В тридцатые годы отец Владлена, Тихон Логачев, работал председателем Вешенского райисполкома, дружил с писателем. Как и многие руководители тех лет, Тихон был репрессирован и, несмотря на старания Шолохова защитить друга, сослан. Арестовали и жену Логачева. Маленький Владилен, оставшись без родителей, некоторое время жил в семье Михаила Александровича.

Обо всем этом мне рассказал сам Владилен Тихонович в своем уютном кабинете на втором этаже горкома весной 1982 года. Рассказал, что регулярно бывает в Вешенской, часто перезванивается с Шолоховым.

Как бы в подтверждение этих слов затрезвонил телефон на столе Логачева, и через несколько секунд он уже говорил с дочерью Михаила Александровича Марией...

«Хорошо бы съездить с Логачевым к Шолохову, — думал я, невольно вслушиваясь в телефонный разговор, — как жаль, что Вешенская не входит в мою собкоровскую зону...».

— Давай созвонимся и вместе съездим к Михаилу Александровичу, — положив трубку на рычаг и угадывая мои мысли, сказал Владилен Тихонович.

Откровенно говоря, эту фразу я посчитал тогда простой данью вежливости, произнесенной больше для завершения разговора... Позже узнал: ездили мои более настойчивые коллеги-газетчики вместе с Логачевым в Вешки к Шолохову — и не раз.

В те годы я только начинал укреплять свои позиции  в «Молоте», оправдывать доверие руководства газеты, рискнувшего взять меня на работу из глубинной районки в крупнейшую тогда региональную газету России — разовый тираж «Молота» составлял более 300 тысяч экземпляров. Поэтому мотался больше по фермам и полям, заводам и шахтам. Ездил, писал, но о разговоре с Логачевым помнил. Искал удобного случая, чтобы вернуться к нему. Но…

Рано утром 22 февраля 1984 мне в Каменск позвонил заведующий собкоровской сетью. Начал без предисловий:

— Умер Шолохов. Завтра похороны. Побывай в Вешенской и передай по телефону репортаж в номер.

Потрясенный, я вспомнил, что в Вешенской сейчас нет собкора. Прежний, Владимир Волков, трагически погиб летом 1983 года в автодорожной катастрофе, а нового еще не подобрали.

Положив трубку, стал размышлять, как добраться до Вешек. Конечно, с начальством. Позвонил первому секретарю Каменского райкома партии Светлане Захаровой. Попросился «на колесо».

— Вопросов нет, — как всегда бодро ответила она, — подходите завтра к райкому в семь часов утра...

Похороны Шолохова обком партии, а вернее ЦК, рассматривали как официальное мероприятие. Поэтому была дана команда: от каждого города-района в Вешки выехать первым секретарям, председателям исполкомов, двум передовикам производства. В такую компанию, как говорится, и затесался я — безлошадный собкор...

И вот мы — в Вешках. Легкий, но ощутимый на двадцатиградусном морозе ветерок как наждаком ходит по лицам, «подпиливает» мочки ушей.

Я здесь впервые. Геометрически правильные, как бы расчерченные улицы добротных, в основном кирпичных домов. Собор на площади. Райком. Влево от него — за зеленым деревянным забором — двухэтажный дом Шолоховых. Все это вижу, пока идем к Дворцу культуры.

По сдержанному разговору людей чувствуется: в станице траур. Но траур особенный, торжественный, основательный, отодвинувший на второй и третий план сельский быт и повседневные заботы людей.

Народ — везде. Но особенно много его возле Дворца культуры. И в самом Дворце. У входа между двумя приспущенным флагами — Союза и России — большой фотопортрет Шолохова, хорошо известный по многим публикациям в его книгах. Михаил Александрович снят вполоборота с ироничной и в то же время доброй усмешкой.

По широкой лестнице медленно поднимаемся к Нему. Медленно мы идем потому, что обстановка во Дворце, как в соборе. Тихий шепот рядом. Сдержанный гул голосов чуть дальше. Мерцание свечей справа и слева от покойника. Шолохов лежит в гробу, обтянутом простеньким малиновым плюшем, посреди широкого, почти квадратного фойе. Иссохшие, желтоватые щеки, темные пятна у висков. Знакомый по фотографиям и кинохронике небольшой орлиный нос, остро направленный к аккуратно подстриженной щетке белых усов. Спокойная гордость мертвого лица...

Вот он, великий Шолохов, создатель «Тихого Дона» и «Поднятой целины», «Донских рассказов» и романа о Великой Отечественной войне. Тот, о ком каждый из нас знал с самого раннего детства: «Родной речи» и школьной хрестоматии по литературе.

Мне не забыть маленький сельский клуб на первом отделении совхоза имени Тимирязева, что в Липецкой области. Начало шестидесятых. Привезли фильм «Поднятая целина». Народу — уйма. Как сейчас говорят — аншлаг. И мы, пацаны, пришедшие в клуб за несколько километров по грязи и темноте из другой деревни, так и не смогли попасть в зрительный зал.

Вот уже погас свет. Засеребрился луч прожектора из узких окошек кинобудки. Все это мы видим с улицы. Идет колкий осенний дождь. Его капли сливаются со слезами, которые от обиды катятся по щекам.

В это время мой кореш Валик-Подсолнух больно толкает меня в бок: «Пошли...». Час назад по дороге к клубу, едва удерживаясь, чтобы не упасть на расползающемся черноземе, мы пересказывали поочередно друг другу книгу «Поднятая целина». И теперь я даже не спрашиваю, куда и зачем он меня ведет. Я верю в судьбу, верю, что мой бойкий кореш, что-то придумал и нам удастся посмотреть фильм.

Подсолнух проводит меня в коридор отделенческой конторы, расположенной под одной крышей с клубом. Отсюда через стеклянную дверь виден экран. Мы видим его с обратной стороны, но — видим! И пусть правая рука Нагульнова, которой он хватается за револьвер, нам кажется левой — не беда! Полтора часа стоим мы с Валиком навытяжку, плечом к плечу, вплотную прижимаясь грудью к стеклу двери. Сзади дышат невидимые в темноте другие пацаны...

Мы смотрим, забыв обо всем. Мы там, с героями Шолохова. Мы рядом с ними.

...Шолохов лежал, озаряемый тусклым светом февральского утра, падавшим из широких незанавешенных окон. Мимо шли и шли люди. Многие из них как и я не были с ним знакомы лично, но пришли, приехали, несмотря на жестокий мороз, на рабочий день, на то, что ехать пришлось за десятки, а то и сотни километров.

Старым, видавшим виды «Киевом» я снял происходящее. Стопка черно-белых фотографий и сегодня лежит в моем домашнем архиве. Иногда я просматриваю их и каждый раз как бы заново переживаю тот февральский день.

Вот толпа людей у Дворца культуры. Вот военные на плечах несут гроб с телом Шолохова. Поток людей следом. Плачущая Мария Петровна, поддерживаемая внуком, садится в «Волгу», чтобы ехать к месту траурного митинга. Гроб стоит на высоком деревянном постаменте, обтянутом черной материей. Зимний ветер шевелит седой чуб Михаила Александровича. Выступают известные всему миру писатели: Георгий Марков, Сергей Михалков, Виталий Закруткин. Опять по форме — от Союза писателей СССР, от Союза писателей РСФСР, от писателей-земляков. Выступают партийные вожди — секретарь ЦК КПСС, председатель комиссии по организации похорон Михаил Зимянин, главный политрук, генерал армии Алексей Епишев, первый секретарь Ростовского обкома Иван Бондаренко, первый секретарь Вешенского райкома партии Николай Булавин. Несмотря на официальность, в словах каждого много правды и почти нет идеологических накруток. Каждый из выступающих хорошо знал Шолохова, и перед прощанием с ним они говорят взволнованно, искренне, трепетно. Они говорят о величии и бессмертии таланта Шолохова.

В почетном карауле у гроба — знакомые лица: Анатолий Калинин, Анатолий Ананьев, Владимир Карпов, Егор Исаев, Юрий Бондарев.

А вот кадр, запечатлевший последние минуты Шолохова на земле. Гроб в саду у открытой могилы. Яма неровная, словно рана, вырытая экскаватором: на таком морозе лопатой грунт не возьмешь...

Почетный караул. Привалившаяся к гробу и опустившая голову на руки мужа безутешная Мария Петровна. Успокаивающий ее, наклонившийся к ней сын Михаил в форме подполковника, как две капли воды похожий на зрелого, но еще довольно молодого отца. В скорбном молчании — дочери, зятья, невестки, внуки. Среди них — Владилен Логачев.

Помню, как в этот миг М.В.Зимянин, увидевший наведенную на него телекамеру, отмахнулся и тихо сказал стоящему рядом комментатору Центрального телевидения Александру Тихомирову:

— Побольше снимайте людей. Покажите, сколько народа пришло проводить Шолохова в последний путь...

А потом, когда по телефону я уже успел передать репортаж о похоронах в редакцию, были поминки. Их было сразу несколько. Для высших чинов. Для делегатов из городов и районов. Для технического персонала. Меня лично никто никуда не пригласил, и я собирался в «Волге» подождать мою благодетельницу Светлану Ивановну Захарову, чтобы вернуться в Каменск. Но тут пришла она сама, вытащила меня из машины и чуть ли не за руку привела в ту компанию, которую возглавлял секретарь Ростовского обкома партии по идеологии Виталий Суслин.

Опять были речи. Но звучали они здесь почему-то не очень правдоподобно. Может, от того, что переохладившись и попав в тепло обильного застолья, люди больше думали о своих естественных потребностях.

Не сразу, но все отчетливей и отчетливей слышались голоса. За нашим столом сидел писатель, фамилию которого я едва слышал. То ли от осознания своей значимости, то ли от выпитой водки он был необычно оживлен. Долго рассказывал о своем творческом методе, мешая слушать поминальные слова людей, знавших Шолохова, и, забывая о том, где он находится, лез чокаться...

Когда писатель рассказал пошлый анекдот и первый сдавленно засмеялся, запрокинув лобастую бычью голову, я встал и вышел из столовой.

На площади, где совсем недавно стоял открытый гроб Шолохова, людей почти уже не было. Лишь несколько женщин в черных платках крестились у церкви и, методично опуская лицо в сторону высоких дверей, кланялись в пояс. Я предположил, что в храме идет служба, сквозь пряную дымку ладана мерцают свечи и густой перезвон колоколов уплывает под церковные своды...

Но убедиться в этом не успел: сзади засигналила знакомая «Волга», и мы поехали. Мимо мелькали дома Вешенской. Здесь, по этой дороге, много раз ходил Михаил Александрович. Здесь рождались образы многих его героев. Шолохов ушел от нас навсегда. И вместе с ним ушло что-то дорогое и близкое каждому. Видимо, о том же думала и всегда оживленная Захарова, и её флегматичный водитель Ваня. До самых Кашар мы ехали молча, каждый думая о своем, и все-таки — об одном — о Шолохове.

Идут годы. Когда в очередной раз читаю в желтой прессе домыслы, а по сути — пасквили о Михаиле Александровиче, то невольно вспоминаю тот день 23 февраля 1984 года. Вспоминаю не общение на поминках с веселым писателем, не формальности траурной церемонии, а людское море на улицах Вешек, молящихся старушек на паперти, наше молчание в райкомовском автомобиле.

Идут годы. Несмотря ни на какие катаклизмы жизни Шолохов с нами. Останется он и после нас...