Публикуем произведения, занявшие первые места в конкурсе.
МОЛОДЁЖНЫЙ КОНКУРС
ПЕРВОЕ МЕСТО В НОМИННАЦИИ «ПРОЗА»
Макаров Дмитрий Александрович (Иваново)
По краю дождя
Рассказ
Порой, неожиданно даже для себя самого, я совершаю странные поступки. Абсурдные, нелогичные и в большинстве случаев ничем немотивированные.
Так было и в этот раз. Накатило спонтанно и беспощадно. До внутренней дрожи и жгучего холода в кончиках пальцев. Толкнуло в спину хоть вставай и беги.
Так у меня всегда. Не люблю долгие основательные сборы, не понимаю, как люди могут неделями высчитывать, просчитывать, собираться и в итоге никуда не уехать. Всё, что мне надо уже давно лежит в машине: походный рюкзак со стандартным набором путешественника, удочка и фотоаппарат.
Осталось забежать в магазин за провиантом и вот я уже в пути. Ровная гладь автострады с исчезающими под капотом белыми линиями разметки. Меняем фокус на бездорожье. Кругом лес и поля. Куда я еду? Не знаю сам. Куда глаза глядят, наверное.
Я часто так делаю, мотаюсь по дорогам страны, не зная цель конечного маршрута. Еду пока не пойму, вот – это оно. Я ехал сюда. Для меня это правило. Но в этот раз вышло исключение.
Машина заглохла у края небольшого заброшенного поля. Вот только что ехала и без всяких предисловий и видимых причин остановилась. Словно вырубили рубильник в электрощите.
-Пипец!- Ошалело выдал я. До сего момента мой надёжный «Патриот» ещё ни разу меня не подводил.
Попробовал завести (два раза) – безрезультатно. Вышел, открыл капот. Зачем? Я в механике, словно Монсеррат Кабалье в балете. Видеть видел, а сделать не могу. Захлопнул.
Закурил. Облокотился на капот. Стал думать. Что же делать? Забрался в Тмутараканью. Эвакуатор вызвать – дешевле машину здесь бросить. Надо позвонить друзьям! Я сунулся в салон за телефоном, бросил мимолётный взгляд на GPS-навигатор – сдох вместе с машиной. И где теперь меня искать, в деревне у бабушки?
-А вот это уже совсем не весело.- Раздражённо проворчал я, увидев на дисплее сотового, что нахожусь вне зоны действия сети и,не выдержав, зло сплюнул в траву.- Не везёт, так с детства.
Я вновь попытался оживить так некстати сломавшуюся технику. Реаниматолог из меня вышел неважный. Пациент не подавал признаков жизни.
Остаётся одно – идти пешком. Дорогу не зря наездили, куда-нибудь да выведет.
А день, между тем, кончался. Солнце висело уже над горизонтом, а с противоположной стороны на меня наплывали чёрные косматые тучи. Ветер крепчал то и дело, сбиваясь на штормовой порывистый. Доносились далёкие раскаты грома.
Это надо же было так вляпаться. Резко расхотелось куда-то идти. В незнакомом месте, в ночную грозу, когда не знаешь где ближайший населённый пункт – это надо быть сумасшедшим или авантюристом. И шампанское я не люблю.
Начал накрапывать мелкий дождик, резко потемнело, тучи висели уже над головой, ветер прибавил ещё пару метров в секунду. Стало неуютно.
И тут вновь накатило. Словно толкнуло что-то в спину – не сиди, иди. Засвербело, зазудело, погнало прочь от машины. Интуиция, инстинкт, самодурство – называйте, как хотите, но в такие минуты я привык доверять своим ощущениям.
Не теряя времени, я закинул свой походный рюкзак за спину, запер машину и вновь посмотрел на чернеющее небо. Авось успею по краешку дождя.
Края леса я достиг, когда уже совсем стемнело. Широкая колея сменилась на узкую заросшую просеку. Идти стало труднее.
Постепенно дорога стала заметно забирать левее. Совсем рядом ослепительно сверкнуло, над головой громыхнуло – сердце в пятки, душа в рай. Жуть. Я вообще страшно не люблю грозу.
Прибавил шаг. Почти побежал. Куда? Пожимаю плечами. Главное в движении. И тут, как наваждение, впереди, среди веток и листвы, я увидел слабый, далёкий огонёк. Словно светилось окно в доме. Неужели деревня?
Не веря в свою удачу, я сорвался на бег. Ель, сосна, берёза, кусты орешника, всё лес кончился! Вот она, родная, спасительница.
В темноте чернеют контуры домов, а в самом крайнем одиноко светятся два окна.
Подхожу к калитке, чуть приоткрываю, прислушиваюсь, не забрешет ли собака. Тихо. Смело захожу, поднимаюсь на скрипучее крыльцо, стучусь в дверь. Жду. Никто не открывает. Догадываюсь постучать в окно, результат заметно лучше.
В доме зашуршало, заскрипело, задвигалось. Дверь распахнулась, в освещённом проёме мелькнул сгорбленный женский силуэт, и вновь закрылась.
Вот вам и здравствуйте.
-Ты кто таков?- проскрипел из-за двери старческий голос.
-Путник.- Ответил я. Что ещё сказать?- Машина сломалась. Ночь. Надвигается гроза…
-В дом не пущу.- Резко перебила меня старуха.
Вот и весь разговор. Оно конечно понятно, мало ли кто в глухих местах бродит, но мне от этого нелегче.
-Извините.
Придётся поискать другие места. Уже у калитки меня окликнули.
-Постой.
Я обернулся. На крыльцо вышла маленькая, высохшая старушка. Слабой, трясущейся рукой подняла клюку и указала вправо:
-Можешь в сарае переночевать.
Моё «спасибо» растворилось в раскатах грома и пришлось в пустоту. Женщина шустро юркнула в дом и заперла дверь.
Я тоже не стал терять времени. Моросящий дождик в любую минуту был готов разразиться настоящим ливнем.
В сарае было сухо, темно и пахло прошлогодним сеном. Не люблю этот запах пыли и плесени, он всегда мне напоминает скоротечность времени. Совсем другое дело, свежее ещё хранящее в себе тонкий аромат полевых цветов. Ну да ладно, мы люди непринципиальные. В данной ситуации – была бы крыша над головой.
Достаю из рюкзака фонарь на 1000 люмпен, включаю, осматриваюсь.
Сарай сараем. Площадь метров семь, не больше, добрую половину которой занимает груда сена. В остальной аккуратно расставлены сельхозорудия и навален всякий хлам. Телевизора нет, значит, будем спать.
Переодеваюсь в предусмотрительно упакованное в целлофан сухое бельё. Мокрое развешиваю на граблях. Рюкзак под голову, выключаю фонарь, блаженно вытягиваю ноги. Хорошо.
Правда заснуть не удаётся. Над головой громыхает так, что сыпется труха со старых стропил. По шиферу часто стучат крупные капли. Жутко завывает ветер в щели между досок. Гроза разразилась не на шутку. Но меня это уже мало тревожит. Я успел!
Сон не шёл. В голову упрямо лезли мысли о сломанной машине и вытекающей из этого проблемы – как отсюда выбираться. Я вновь проверил телефон – сети не было. Ладно, утро вечера мудренее, что-нибудь придумаю.
Ближе к полуночи гроза стихла, и меня стало морить в сон, но видно поспать в ту ночь мне было не судьба.
-Не спишь, милок?- Послышалось из-за двери.
-Нет.- В ответ зевнул я, выгребаясь из сена. Успел всё же расслабиться.
Дверь со скрипом отворилась. В освещённом луной проёме зловеще очертился скрюченный силуэт старухи.
Жутковато смотрится. Я потянулся за фонариком, но включить не успел. Тощая старческая рука потянулась в мою сторону и дребезжащий голос строго спросил:
-Веруешь?
Сердце ухнуло в район лодыжек, ладони вспотели.
-Крещённый.- Растерявшись, признался я. Ничего более дельного в тот момент на ум не пришло.
-Вера приходит с годами.- Согласно проскрипела старуха. Видимо такой ответ её устроил.- Иконку принесла.
Только тут я рассмотрел, что в вытянутой руке зажат прямоугольный предмет. Чисто рефлекторно его взял и наконец-то сообразил включить фонарик.
Самая обычная иконка по цене в сто рублей в церковной лавке. Вот только лик на ней был словно живой. Игра света и тени, но в тот момент мне показалось, что Николай Угодник смотрит на меня грустными, понимающими глазами. Словно в самую душу заглянул. Мне стало не по себе, мурашки пробежали по коже.
Старуха тихо вышла, так, что я не сразу заметил её исчезновение. Вроде только что была здесь и как не бывало.
Страшно захотелось курить. Я положил иконку в карман повешенных сушиться джинсов и вышел на свежий воздух.
Ночь пахла дождём. Вдохнул полной грудью. Хорошо! Люблю такой воздух: чистый, свежий, с запахом травы. Тучи разошлись, на чистом небе ярко светила луна.
Не спеша прикурил и вдруг заметил, что где-то далеко в ночи, словно отблеск от пламени зажигалки, одиноко затрепыхался огонёк.
Любопытно, однако. Решил посмотреть поближе. Вышел за калитку, осторожно, через шаг спотыкаясь, побрёл по улице. Вышел к лесу. Вот она заросшая просека, которая вывела меня в деревню.
Огонёк левее. Призывно трепещет на ветру, манит к себе.
Ночью, после дождя, лезть в незнакомый лес – верх идиотизма, но, как я уже говорил, порой я совершаю нелогичные поступки.
Чертыхаясь и матерясь, проклиная всё подряд, сетуя на свою глупость, злой и сырой я упрямо лез вперёд, продираясь сквозь высокую траву и низкие ветки.
Где-то впереди послышался шум. Сначала неразборчивый слитый в один монотонный гул, но с каждым шагом становясь всё более разборчивым.
Я остановился. Показалось? Нет. Во влажном после дождя воздухе чётко слышались лошадиное ржание, плеск воды, смех и звонкие детские голоса.
Уж чего-чего я подобных звуков я здесь никак не ожидал услышать. Думал глушь, медвежий угол. Видимо ошибся. Живут здесь люди.
Старясь не шуметь, подкрался поближе, осторожно раздвинул в сторону ветки. Так и есть. Мальчишки лет четырнадцати купают в небольшом озерце лошадей. Чистят щётками, расчёсывают гривы. На берегу ребята помладше развели костёр, жарят хлеб на палочках. В воздухе аппетитно пахнет печёной картошкой.
Защемило сердце. Картинка из моего детства. Вот также и мы ребятнёй бегали к речке, ходили в ночное, ловили рыбу на самодельные удочки и хвастались друг перед другом трофеями.
Неожиданно с боку, в кустах, раздался шум и звонкий треск сломавшейся ветки. Я резко обернулся. Никого. Лишь ветер не спеша шевелит глянцевую от дождя листву. И тихо, тихо, как-то пусто сразу стало в лесу.
Я выпрямился и, не таясь, вышел на берег озера. Пусто. Ровная гладь воды, непримятая трава, ни намёка на костёр. Словно и не было здесь никого.
Наваждение. Чертовщина. Как всегда «вовремя» вспомнил про иконку. Уж, не за этим ли дала её старуха?
От этих мыслей стало не посебе. Скорее прочь от сюда. Но тело не слушалось. Странное дело – не хотелось уходить. Чем-то манило к себе это место. Почти осязаемо я чувствовал мягкое тепло и душевную ласку. Стало легко и свободно, ушла усталость, пропали тревожные мысли. Словно после долгого скитания вернулся домой.
Я глубоко вдохнул, прикрыл глаза, расслабился, каждой порой впитывая в себя так не хватающего в повседневной жизни чувство покоя.
Всё, пора. Я с трудом разлепил непослушные веки и, развернувшись, пошёл обратно к деревне.
Вымок я, конечно же, основательно. Пришлось опять переодеваться. Второго сменного комплекта у меня не было потому надел старую одежду. Она хоть и попала под моросящий дождик, но была не такая сырая.
Пошарил в рюкзаке, достал банку тушёнки, вскрыл любимым златоустовским ножом, перекусил. После сытного завтрака захотелось табачку.
Вышел на улицу, присел на лавочку, что вдоль забора. Уже стало светать. Взгляд на часы – начало четвёртого. Вот и ночь прошла. Да ещё какая! Мысли плавно скользили вокруг увиденной аномалии. Что это: сон, бред, фантасмагория? Или так тоже бывает? Необъяснимая загадка природы.
Лязгнула пружиной калитка и рядом со мной присела хозяйка дома.
-Доброе утро.- Люблю быть вежливым с хорошими людьми.- Не спится?
Старуха что-то прочавкала себе под нос дрожащими губами и на удивление скрипучим, пробирающим до самих костей, голосом ответила:
-В моём возрасте, сынок, время на сон терять жалко.
Тут я с ней был согласен.
-А ты поштоне спал?- Спросила женщина,заглянув в мои красные от недосыпа глаза.
-Уснёшь тут.- Выдохнул я.
Жуть, мурашки по коже. Взгляд у старухи был жёсткий, пронзительный, словно сама бесконечность посмотрела на меня старческими водянистыми глазами. Посмотрела, оценила и равнодушно отвернулась.
-Испужался, что-ль? Грозы то?- Подначила старушка и тут же примирительно хлопнула меня по коленке.- Не сердись на старую. А иконку мою сохрани. Пригодится.
И тут меня прорвало. Я рассказал всё. Женщина молчала. Умела слушать.
-Что же это было?- Спросил я, закончив свой рассказ.
-Может, показалось тебе, сынок?- Прочавкала беззубым ртом бабушка.
Я отрицательно покачал головой. Не могло такое показаться.
-Я привык доверять своим глазам.
Старуха долго молчала. Я закурил ещё одну сигарету и, прислонившись спиной к забору, прикрыл веки. Бессонная ночь давала о себе знать, глаза резало, словно в них насыпали песка.
-Был когда-то у нас племзавод с целым табуном.- Наконец нарушила молчание старушка.- Вот только последнюю животинку ещё в девяносто третьем на бойню отвели, а те ребятишки, что лошадей в озере купали, сами давно отцами стали. В городе живут.
Всё верно. Мёртвая деревня. Дома кособокие, серые от полинявшей краски. То тут, то там накренившиеся заборы зияют прорехами. Нет тут никого.
-Из живых лишь я, Семёныч да Зинка-распутница остались.- Словно прочитав мои мысли, сказала женщина и вновь угадав, пояснила:- Седьмой десяток разменяла, а каждый вечер к соседу чаёвничать ходит.
Я лишь усмехнулся и грустно заметил:
-А что тут ещё делать? Только в гости ходить.
-Ко мне не идут.- Сухо прокаркала старуха.- Ведьмой кличут.
Утро выдалось прохладным. Я поёжился и искоса посмотрел на бабулю. Самая обычная старушка, таких миллионы на великих просторах России.
-Пора мне.- Тяготило меня это место. Я привык к городам, где толпы людей, где кипит жизнь. А тут тлен и разруха. Навевает тоску и мысли о смерти.- Спасибо за приют. В следующий раз гостинцев привезу, отблагодарю.
-Иди, сынок, иди.- Не стала меня отговаривать женщина. Да и зачем? Кто я ей: друг, брат, сват, чтобы в гости звать?- Только не свидимся больше.
Ну, точно ведьма. Стараясь не обращать на её слова внимание я зашёл в сарай, собрал свои нехитрые пожитки.
-Это ты память земли видел.- Остановил меня у калитки скрипучий голос старухи.- Помнит ещё, матушка, людей. Хранит в себе отпечаток босых детских ног, с росой впитала пот и кровь людей живших здесь.
Я молча кивнул ей на прощанье и зашагал в сторону брошенной вчера машине.
Может это и неправильно, но что я мог сказать этой старухе? Что разделяю её горе и боль? Что всё ещё будет хорошо? Что появятся в этой брошенной деревне новые люди и вновь заколосятся пшеницей поля, заурчат дизельными моторами трактора, побежит наперегонки к озеру детвора. Может так и случится, но это уже будет не ЕЁ деревня.
Машину я нашёл там же, где оставил. Да и куда она денется в этой глуши? Залез в салон, порылся в бардачке в поисках новой пачки сигарет и, задумавшись, по привычке повернул ключ зажигания. Верный «Патриот» тут же завелся, заурчал мотором.
Вот так номер. Не веря такому чуду, но принимая его, как данность, я поспешил вдавить педаль газа. Хвать на сегодня приключений. Пора домой.
%%%
Я всё же вернулся. Через три долгих года пролетевших в одно мгновение. Вроде только вчера, вот на этом самом месте заглохла моя «ласточка» и я пошёл к мерцающему в дали огоньку.
Для меня это было вчера и как же многое изменилось всего за одну ночь. Деревня встретила меня гнетущим молчанием и поросшим бурьяном.
Я остановился возле знакомого дома. Вышел из машины, глубоко вдохнул и тронул жалобно заскрипевшую проржавевшими петлями калитку. Сделал шаг и…остановился. Идти дальше не было смысла. Дом встретил меня наглухо заколоченной дверью.
-Вот и всё.- Сами собой сорвались с губ тяжёлые слова.
Я аккуратно прикрыл калитку и пошёл обратно к машине.
ПЕРВОЕ МЕСТО В НОМИННАЦИИ «ПОЭЗИЯ»
Хапилова Ольга Сергеевна (пгт Тимертау Кемеровск. обл)
ХЛЕБОЗОРЫ
ЦИКЛ СТИХОТВОРЕНИЙ
1.
Ночь. Цикады звенят в травяной кузне.
Облепили столбы фонарей совки.
Чёрной глыбой вдали, горизонт сузив,
Выпирают на юг из земли сопки.
В тёмных пихтах тревожно кричат жёлны.
Разорвав в небесах полотно в клочья,
Загорится просвет молодым жёлтым,
Будто солнце оттуда встаёт ночью.
Остаётся мудрёным словам верить:
Хлебозоры парят облаков выше,
Будто кто-то на миг распахнул двери -
И алтайскую рожь наяву вижу.
До неё, до родимой - в пыли вёрсты;
Ястреб-птица и тот долетит редко.
И, каким ни казалось сухим, чёрствым,
Откликается сердце на зов предков.
Словно в Китеже, вечном святом граде,
Продолжается жизнь там своим ходом;
И хотя их покинул ещё прадед,
Снится, будто и я с этих мест родом.
2.
Открывается даль, как шагнёшь за порог от семьи -
Лишь бы смочь описать этот домик, окошки да ставни -
Сколько значимых слов ты усвоил со школьной скамьи;
Век живи - век учись: глубины до конца не достанешь.
Я не знаю, какую пройти возрастную черту,
Чтоб прочувствовать миг наяву, беззаветно щемящий -
Есть слова, что всегда с послевкусием тают во рту,
Будто мёдом облитый душистый и пышущий мякиш.
Как пронзают умы те слова за всполохом всполох -
А казалось бы, что там, слова, без прикрас, без узоров!
Так трепещет душа, что застигнута в полночь врасплох,
Пред беззвучною речью июльских зарниц-хлебозоров.
Пусть подольше удержится небо на наших плечах;
Пусть найдутся слова, чтоб наполнить собою страницы!
Пусть не будет дождя - пусть, гудя в конопатых лучах,
Над своим разнотравьем летают шмели-медуницы!
3.
Полыхают зарницы в ночном небе,
Наливается светом ржаной колос.
Не пригрезилась ль часом та быль-небыль,
Но доносится сверху святой голос.
Для меня для одной, а чудес столько!
И вокруг благодать - хорошо, страшно!
И поведает голос: "Пошли, Ольга -
Нынче в ночь заступает твоя стража!"
И цепочка следов от ступней босых
Серебром заблестит между звёзд спелых.
И услышу чудное: "Держи посох
И паси им стада облаков белых!"
Волкова Марина Георгиевна (Санкт-Петербург)
ПАСТУШОК
Поиграй, пастушок, на своей тростниковой свирели,
Я тебе заплачу. Эй, несите кошель с серебром!
До чего же пригож! Ты милей солнцеликого Леля.
Я с тобою в луга убежала б из пышных хором.
Ах, зачем так глядишь? И молчишь, и оплаты не хочешь…
Велика моя Русь – то деревня, то лес, то погост...
У Алёши глаза глубже тёмной украинской ночи -
Той, в которой не счесть долгих песен протяжных и звёзд.
Бабы – дуры в любви. И царицы влюблённые - дуры.
Пусть судачит весь двор, всё равно - забираю с собой!
Весь оркестр тебе – балалайки, свирели, бандуры…
Только пой мне всегда, ненаглядный, Алёшенька, пой.
Знаю, сердце твоё никогда не прельстится короной,
Только песне всегда верен нежный, восторженный Лель.
Будь отрадой души и от чёрной тоски обороной!
(Дуракам не понять, вот и брешут они про постель).
Вечер кутает степь в серебристо-туманную дымку,
Ясный месяц рога показал из-за облачных штор.
А на тёплом стогу – Украина с Россией в обнимку,
И над ними лишь синь да небес безграничный простор.
Ни за что не скажу, где внутри притаилась тревога,
Мне - тебя целовать, не печаля отчаяньем дней.
Пой, Алёшенька, пой. Будет долгою наша дорога.
И по ней до конца светлым Лелем пройти ты сумей.
Века два пролетит, будет внукам уже не до свету –
Не кохать мне тебя, не лежать на подушке одной...
Жду тебя к Покрову. Обнимаю. Твоя Лизавета.
О печальном – потом. А сейчас – пой, Алёшенька, пой!
КОНКУРС ДЛЯ АВТОРОВ СТАРШЕ 35 ЛЕТ
ПЕРВОЕ МЕСТО В НОМИННАЦИИ «ПРОЗА"
Шаргородский Андрей Вадимович (г Первомайский, Украина)
Третье «мерси!»
Рассказ
Познакомились мы с ней месяца три назад, в её институте, где она работала. Мы тогда только начали изучать станки с программным управлением, и нас направили в научно- исследовательский институт, который и занимался их внедрением в производство. Она работала в отделе подготовки программ, и я, увидев её, сразу влюбился. После института бегом прибежал к проходной того заведения и стал ждать, когда она выйдет, спрятавшись за газетным киоском. Она вышла вместе со всеми в начале шестого и направилась на трамвайную остановку. Когда эта красавица дождалась своего трамвая и стала в него садиться, то я выбежал из своего укрытия и запрыгнул на подножку. Наблюдая за ней с задней площадки, я понял, что её никто не провожает, так как она всю дорогу смотрела задумчиво в окно. Остаться незамеченным мне не удалось, так как к конечной остановке мы остались в салоне трамвая вдвоём.
– Привет! – обратив на меня внимание первой, заговорила она.
– Привет! – ответил я, пытаясь сделать вид, что наша встреча совершенно случайна, и я ужасно удивлён.
– Плохо! – сказала она и отвернулась.
– Что плохо? – удивился я.
– Плохо играешь, артист из тебя не получится!
– Я? – не зная, что ответить, я попытался выразить удивление с возмущением одновременно.
– Зачем прятался за киоск? Зачем за мной следишь? Что ты захотел узнать? Где я живу?
– Да! – вздохнул я. – Захотел познакомиться с тобой, поэтому и прибежал после занятий.
– Ну так знакомься, – улыбнулась она.
– Миша! – я протянул руку. – Меня зовут Миша. А вас как, прекрасная девушка?
– Меня Ира. За прекрасную девушку – мерси!
Трамвай остановился, и водитель объявил, что остановка конечная. Я выскочил и подал ей руку, пытаясь показать свою воспитанность.
– Второе «мерси!» вам, сударь! – ответила она.
– Обожаешь французские романы? – не удержался и спросил я.
– Нет, просто нравится этот язык. От него веет романтизмом.
– Можно тебя проводить?
– Провожай! – опять улыбнулась она.
– Ира, а можно тебя пригласить в кино или в парк погулять?
– Что, прям так сразу?
– Ну да! А то ты сейчас дойдёшь до дому, скажешь «пока!» и убежишь.
– А ничего, что я тебя старше лет на пять? – она остановилась и пристально посмотрела мне в глаза.
– А что тут такого?
– Сейчас – ничего. А потом женимся, станем взрослеть, тебе будет сорок пять, и ты ещё будешь мужчина в самом расцвете сил, а я превращусь из привлекательной девушки в бабушку. Как тогда?
Слушая её, я оторопел и не знал что ответить.
– Ладно, шучу я! – засмеялась она. - А то, вижу, от такой перспективы у тебя любовь вся испарится! Пойдем, тут недалеко.
Она взяла меня под руку и потащила к красивому домику, стоящему в стороне от дороги.
Когда подошли к калитке, она остановилась и стала серьёзной:
– Хотя дома никого нет, я тебя приглашать не буду. Тем более тебе пора. Ты где живёшь?
– Далеко, на Блюхера!
– Ого, тебе ещё час добираться. Давай, беги!
Она повернулась и вошла во двор.
– Ира, когда мы увидимся?
– Что, не расхотелось?
– Нет!
– Тогда слушай! Мне болтаться по парку и трепаться о всякой всячине не очень хочется. А вот в ресторан с тобой сходить могу. Если, конечно, у тебя денег хватит. Если не передумаешь, приходи в субботу, в шесть часов.
Она улыбнулась издевательской улыбкой и ушла.
Всю дорогу домой я вспоминал наш разговор и понимал, что она так меня проверяла. Видит – студент, у которого ветер в карманах. Какой там ресторан! Но я твёрдо решил до субботы найти денег, чтобы увидеться с ней и, конечно же, удивить её.
Но где взять такие деньжищи? Мама не даст, занимать не хотелось. Поэтому решил спросить у Игоря из соседней группы, как устроиться разгружать вагоны.
– Понимаешь, старик, там пахать надо, а ты не совсем похож на человека, который будет таскать мешки.
– Буду. Деньги очень нужны.
– Зачем?
Тут я решил не врать ничего и просто всё ему рассказал.
– Да, понимаю. Тогда давай так: завтра возьми с собой одежду для работы – и после института, часика в четыре, пойдем.
Так я оказался в «бригаде студентов», как нас все называли.
Вечером, когда закончили разгрузку, я еле стоял на ногах от усталости, но ожидание приятной встречи с Ирой, очень быстро привело меня в чувство.
В субботу, ровно в шесть часов, я стоял под её калиткой и уверенно давил на кнопку звонка. Вышла женщина.
– Здравствуйте! – поприветствовал я, предполагая, что это её мама. – А Ира дома?
– Здравствуйте, дома! – ответила она.
– А можно её позвать?
– Дело в том, что она неважно себя чувствует и вряд ли захочет выходить.
– А вы скажите, что пришёл Миша и готов пригласить её на ужин в ресторан, – как бы хвастаясь, заявил я.
– В ресторан? Вы?
– Да, а что?
– Да нет, ничего, просто по тебе, молодой человек, не скажешь, что ты можешь пригласить девушку в ресторан. Ну ладно, стой пока здесь, я сейчас у неё спрошу.
Женщина ушла, а я стал осматривать двор из-за забора. Через минуту она вернулась и, открыв калитку, пригласила зайти:
– Придётся подождать, Миша!
Мы зашли в дом, меня усадили за стол, который стоял в гостиной, и мама Ирины начала разговор, чтобы скоротать время.
Сначала мы с ней познакомились, а затем начались расспросы, которые закончились только тогда, когда к нам вышла Ира.
Светло-синее платье, которое она надела, делало её просто неотразимой. У меня даже перехватило дух.
– Привет! – весело - Я сказала она. Я готова!
– Привет! – еле выговорил я. – Ты такая красивая!
– Правда? – чуть смутилась Ира.
– Да!
– Ну тогда пошли, что расселся?
Через час мы уже сидели за отдельным столиком в углу большого зала нашего самого крутого ресторана. Звучала музыка, и парочки в танце кружились возле сцены. Принесли меню.
– Что ты будешь? – спросил я у моей красавицы.
– Закажи сам, - тактично ответила она, так как не знала, сколько денег у меня в кармане. Я пробежался по меню и, когда официант подошёл снова, стал диктовать:
– Бутылочку шампанского, два салата, две отбивные и сок!
– Миша, давай лучше закажем вина вместо шампанского!
– Хорошо, принесите хорошего красного креплёного вина! – попросил я у официанта и он, кивнув, удалился.
Весь вечер мы веселились, много болтали и даже заказали ещё вина. После одиннадцати музыка смолкла, и мы решили уходить. Когда я рассчитывался за ужин, Ира с интересом наблюдала за мной. И только возле калитки, когда мы дошли до её дома, не выдержала и спросила:
– Деньги где взял? Надеюсь, мы не стипендию твою только что просадили?
– Нет! Стипендию я отдаю маме. А эти деньги я заработал.
– И где же?
– Вагоны разгружал.
– Ты серьёзно?
– Да, а что, тебе неприятно?
– Нет, наоборот. Молодец. Ты меня удивил. Но уже поздно, поэтому беги, а то на автобус опоздаешь, они до двенадцати ходят.
– Ничего, я пешком дойду!
– Нет, Мишенька, – впервые она назвала меня так, – надо идти домой. Меня сейчас всё равно мама загонит, а так давай завтра встретимся, просто погуляем.
– Хорошо, а во сколько?
– Приходи к двенадцати.
Она зашла в калитку, улыбнулась мне, а затем выскочила и нежно поцеловала.
Как добрался домой, я не помню, но не потому, что в голове шумело вино, а потому, что был просто счастлив.
Первый раз я увидел «это» в следующее воскресение. Мы просто гуляли в парке, и у неё неожиданно пошла из носа кровь. Сильно пошла. Я попытался усадить её на скамейку, но она просила как можно скорей отвезти её домой. Пока доехали на такси, два её платка были в крови. Она забежала во двор, сказав только, чтобы я не ждал, и быстро скрылась в доме. Потом это повторилось ещё и ещё. Мы, встречаясь, не говорили об этом, но однажды я не выдержал.
– У меня так называемая болезнь Верльгофа, – ответила она.
– Первый раз слышу. Что это за болезнь такая?
– Долго рассказывать, ты всё равно не поймёшь.
– Нет, Ирочка, погоди. Ты мне не чужая, поэтому расскажи всё-таки.
– Понимаешь, болезнь эта редкая, поэтому лечить её хорошо ещё не научились. А самая большая неприятность этой болезни – частые кровотечения. Помнишь?
– Тогда, когда кровь шла из носа и мы не могли долго её остановить?
– Да, только кровь часто идёт не только из носа, а со изо всех мест, где есть слизистая. Понимаешь?
– Ну да, из носа, изо рта!
– Боже, какое дитё! – Она впервые засмеялась.
– Что ты смеёшься? Что я такого сказал?
– Слизистая, Мишенька, у женщин не только в носу и во рту. И вот это обстоятельство доставляет мне массу неудобств. Теперь понятно?
– Теперь понятно. Даже очень понятно, почему ты часто не выходишь гулять, когда я прихожу.
– Молодец, дошло.
– Так, а почему не лечится?
– Да всё они уже перепробовали, теперь вот кровь заставляют переливать. Чтобы тромбоциты в норму привести.
– Так переливай!
– Не всё так просто, Миша. У меня, помимо всего прочего, и кровь ещё редкая.
– Какая?
– Первая, слава Богу, положительная.
– Почему редкая? Я слышал, что самая редкая – четвёртая!
– Миша, моя кровь подойдёт к любой группе крови, если понадобится. А вот мне можно переливать только такую же, первую группу. Поэтому её нужно ещё найти, так как переливать нужно свежую кровь.
– А может, моя подойдёт?
– А у тебя какая?
– Понятия не имею.
– Ну тогда шансов мало. Ладно, пойду я, Мишенька, домой, голова кружится. Приходи ко мне завтра на обед, в два часа. Хорошо?
– Хорошо, Ирочка, приду.
Она поцеловала меня и, улыбнувшись, убежала.
Весь следующий день мы провели вместе. Она лежала в кровати, а я ей читал «Мастера и Маргариту». Сама она не хотела читать: роман ей не нравился, и я решил ей прочитать только главы, в которых рассказывалось о похождениях Воланда и его свиты в Москве. Сначала Ира не проявляла особого интереса, но потом втянулась, и ей стало нравиться. Вечером я ушёл, только когда она заснула. Тётя Тоня меня проводила, тяжело вздохнув, и я быстро побежал домой – делать курсовую работу.
В понедельник я отпросился со второй пары и отправился на станцию переливания крови. Я сдал кровь на анализы, чтобы определить группу крови. Когда был готов результат, я почему-то был уверен, что у нас с Ирой одинаковая группа крови, и не ошибся. Однако, как мне стали объяснять, этого недостаточно, чтобы стать донором, причём на тромбоциты. Недельная диета, воздержание от курения и алкоголя, от лекарств и специальные рекомендации для того дня, когда будут брать кровь, – вот неполный перечень того, что мне сообщили. Я был на всё согласен и бегом побежал на работу к моей любимой. Когда она выслушала мой сбивчивый рассказ, то сообщила, что и это ещё не всё. Даже если я всё так и сделаю, нужна будет проверка на совместимость.
– Всё подойдёт, – стал её успокаивать я, – ты что, не замечаешь, что мы с тобой как близнецы? Мы за три месяца даже ни разу не поссорились!
– Ладно, близнец, иди домой и делай уроки, а в субботу приходи.
– Я до субботы не выдержу, приду в пятницу вечером, можно?
– Можно. Конечно, можно, я буду ждать. Пока!
Она чмокнула меня в щёчку и скрылась за дверями своего НИИ.
И вот наступил тот день, когда я был допущен к сдаче крови, чтобы помочь своей девушке. Как назло, лил дождь, и трамваи остановились. Пока я пешком добрался до здания станции, то вымок до нитки. В коридоре сидели разные люди и ждали очереди. Я записался в регистратуре и тоже сел ждать. Скоро меня вызвали и показали, куда идти. Врач поинтересовался, позавтракал ли я, не пил ли накануне, и, после всех расспросов, проводил к кушетке. Предупредив об особенностях отбора крови на тромбоциты, он подозвал медсестру.
– Доктор, только, пожалуйста, не перепутайте, эта кровь для Ирины Касачёвой!
– Спокойно, мы всё знаем, и давайте договоримся: мы, так же, как и вы, молодой человек, собираемся ей помочь, поэтому мы с вами заодно! Только успокойтесь и выполняйте то, что вам скажет медсестра. Я буду рядом и всегда готов помочь в случае чего.
Я не знаю, что он имел в виду, сказав «в случае чего», но мне как-то стало легче, и я перестал волноваться. Дальше всё было как во сне, и, хотя процедура была долгой, для меня всё прошло хорошо. После всего этого я получил справку об освобождении от занятий, талон на бесплатное питание и вышел на улицу. Кружилась голова, но я всё равно решил ехать к ней.
Дома у них никого не было. Соседка, которая вышла из соседнего дома, сообщила, что час назад Иру и её маму забрала «скорая». Через час я их нашёл в областной больнице.
Ирочка лежала в палате. Меня пустили к ней. Рядом с кроватью сидела Антонина Семёновна и плакала. Когда я подошёл, она обняла меня и сообщила, что Иры больше нет.
– Кровоизлияние в мозг. Всё так быстро произошло, что врачи ничего не смогли сделать, – она села и снова заплакала.
У меня почему-то слёз не было.
– Последнее, что она попросила, так это передать тебе третье «мерси!».
Прошло много лет. Жизнь меня бросала с севера на юг, с запада на восток, менялись города, жёны и внешность. Оставалось неизменным в моей жизни только одно: где бы я ни был, каждый год четырнадцатого апреля в день смерти Ирочки, я иду и сдаю кровь. Кровь на тромбоциты. И хотя это слабое утешение, но именно это обстоятельство помогает мне жить.
ПЕРВОЕ МЕСТО В НОМИННАЦИИ «ПОЭЗИЯ»
Ерошкин Анатолий Юрьевич (Краснодарский край, г. Абинск)
Зимние сонеты России
венок сонетов
1
Алмаз снегов искрит лучами солнца,
Заиндевели морды лошадей,
Галдя, судачат бабы у колодца,
Перебирая ворох новостей.
Дымы стволами подпирают небо,
Питаясь соком огненных корней,
И запах вновь родившегося хлеба
Клубами пара рвётся из сеней.
Сияет купол старенькой церквушки,
Румяны щёки маленьких детей,
Принявших от любимых матерей
Парное чудо в деревянной кружке.
И в этой вечной русской деревушке
Живу и я, но в памяти моей.
2
Затеяли сосульки перезвон,
Печально повторяя звон кандальный,
Под песню, так похожую на стон,
Бредёт этап в Сибирь дорогой дальней.
Суров он, государевый конвой,
Перстом судьбы горит клеймо на лицах,
Суёт старуха жалостной рукой
Краюху хлеба татям и убийцам.
Зарока нет от тюрем и сумы
В моей, такой отчаянной России…
А где-то бабы люто голосили,
Кормильцев провожая за холмы.
О, Господи! Помилуй и спаси их
Среди дорог, бесправья и зимы!
3
Морозы триптих вставили в оконце,
На святки девки косы расплели,
Бросают в воду золотые кольца,
Желая знать: вблизи или вдали
По ком-то сохнет суженый красавец –
Глазами добр, обличием суров -
И жжёт от мыслей безымянный палец,
Девичьи щеки маком красит кровь.
Наступит осень – свадебный венец
Соединит трепещущие души.
И только ночь украдкой будет слушать
Победный стук двух любящих сердец,
Союз которых вечность не разрушит,
Не разольёт расплавленный свинец.
4
Берёт зима стремительный разгон,
И слух пополз по нищенской юдоли,
Что, мол, опять гудят Урал и Дон,
Мужицкий Царь ведёт народ «за волю».
Седые осудили старики
Донёсшийся из дали тайный голос,
А утром, глядь, почти все мужики
Ушли в ночи, заткнув топор за пояс…
Который год пожар вокруг резвится,
Не сеян хлеб, не кошена трава,
Священник шлёт анафемы слова
На тех, кто жить хотел бы вольной птицей.
А вот и с плеч скатилась голова
На Лобном месте каменной столицы.
5
Всхрапнула тройка, жалуясь на долю,
В кибитке плачет ранняя вдова,
Опять война, все – от дворян до голи –
На супостата двинулись, едва
За Веру,за Царя и за Отчизну
Их позвала российская душа…
Был славен бой, горька сегодня тризна,
И младший сын в семье – уже большак.
Оттосковала пьяная гармошка,
И протрезвел безногий инвалид,
И вот уже в грядущее глядит
Моя деревня, хмурясь понарошку.
А на отшибе в кузнице звенит
Тугая сталь, готовя плуг и сошку.
6
Летит раздольно песня ямщика,
Обоз купецкий лихо обгоняя,
Мороз острей дамасского клинка,
Трещат в пути натруженные сани.
Меха, и сало, и отборный хлеб,
Доставшийся, конечно, не задаром,
Везут купцы через моря и степь
В обмен на нужные и редкие товары.
Нелёгок путь, проложенный купцом,
На юге – злые стрелы печенегов,
На севере – суровое Онего…
Но он идёт с обветренным лицом,
Народы покоряя не набегом,
А выгодной торговлей и умом.
7
Вновь санный путь застыл на снежном поле,
Влекущий нас неведомо куда,
Посыплем, друг, горбушку круто солью,
Привычек пусть рассыплется узда.
Закинем на плечо со сменкой торбу,
На грудь свою – нательный дедовкрест,
И стукнет посох весело, для пробы,
И звук умчится за окрестный лес….
Ну почему бы не сидеть у печки
И дуги гнуть под перестрелку дров,
И заиметь несчитано коров,
И ждать весны и половодья речки?
Но нет, идут в страну манящих снов…
В церквах поставьте за идущих свечку.
8
Как на бумаге лёгкая строка,
Начертана в снегах судьба России,
Хоть не прочесть, но всё ж она слегка
Похожа на Христа следы босые.
Тяжёл он, путь на страшную Голгофу
С крестом тоски на согнутых плечах,
Бессильны все терцеты, рифмы, строфы
Нам о тернистых рассказать путях,
Что у России были, есть и будут –
К чему лукавить, так оно и есть, -
Но для неё не наказанье – честь
Отпор давать и подлости, и блуду.
За это и пытаются известь
Мою страну – восьмое света чудо.
9
Кресты могил маячат на погосте,
Меж них устало нищенка бредёт,
Клюкой от пса, хрипящего от злости,
Она отбилась и смиренно ждёт,
Когда ей сердобольный христианин
Положит грош в костлявую ладонь,
И крестится неистово на ранний
Закатный умирающий огонь.
Хоть принято поклоны бить Востоку,
В закат уходят бренные тела,
На Западе и пуля, и стрела,
Немало русских уложив до срока,
В разряд святых навеки возвела
И вознесла на небеса высоко.
10
Всех уравняет кладбище навек –
Господ, холопов, нищих и богатых –
Неумолим часов Вселенских бег,
Предъявят счёт – и будь готов к оплате.
Любой твой грех вольётся в общий грех,
Любая добродетель станет общей,
Ты не один, но ты один из всех,
Живущих, живших, будет жить кто… в общем,
В ответе ты за всю свою Россию,
За Веру Православную свою,
За каждый благовест в родном краю,
За всех, кто ждёт с надеждою Мессию…
И что с того, что губят на корню
До срока тех, кто жнёт порывы сии?
11
И всё же, всё же, всё же человек,
Изверившийся, немощный, голодный,
Срывается отчаянно в побег
И замертво…. становится свободным.
Свободным от тоски, печалей, слёз,
От жизни, от любви, да и от смерти…
И скорбно свечи тонкие берёз
Зажжёт закат, уход его отметив.
Потом – темно, и жуткий волка вой,
И серп Луны – немеркнущей лампадой…
Скажи, а ты сумел бы до упаду
Сражаться зло с неведомой судьбой
И, умерев раз восемьдесят кряду,
Вдруг осознать, что всё ещё живой?
12
Желает быть хозяином, не гостем
Крестьянин на своём клочке земли,
Он по весне с размаху щедрой горстью
Посеет рожь, поверив, что рубли
Получит от продажи урожая,
Не может подвести ведь мать-земля,
А будет хлеб – и бабы зарожают,
Смеяться будут, сердце веселя…
Нельзя ведь так: то засухой, то градом
Лишать крестьян надежды сытно жить,
Не умирать и даже не тужить…
Но недород всегда маячит рядом,
О нём и в изобилье не забыть…
Но всё ж забудем. Будь он век неладен!
13
Не потому ль, сдержавши тройки бег,
Сошёл на снег в убогой деревушке
Столичный житель, важный человек,
Что здесь родился, в этой вот избушке?
А коль не сам, то прадед или дед
В домишке этом заходился криком,
Где образа, которым сотни лет,
Глядят нам в души закопчённым ликом.
Здесь навсегда начало всех начал.
Отсюда Русь берёт размах и удаль,
Здесь зарождались Новгород и Суздаль,
Исток берут веселье и печаль.
И потому мы, хорошо нам, худо ль,
Спешим сюда, где нас Господь зачал.
14
Молитвой поминает предков кости
На капище суровый пилигрим,
Его ступни в мозолях и коросте,
А на лице – заморской пыли грим.
Он видел свет, восходы и закаты,
Чужие звёзды, дальние моря,
Его манили пряные пассаты,
Его ласкала юная заря.
И всё ж он здесь, вернулся в нашу стужу,
Презрев богатый благодатный юг,
Он в пять минут собрал пожитки вдруг
И убежал…. Чтоб не сказать похуже.
А значит, есть среди снегов и вьюг
Такое что-то, что понять нам нужно.
15
Алмаз снегов искрит лучами солнца,
Затеяли сосульки перезвон,
Морозы триптих вставили в оконце,
Берёт зима стремительный разгон.
Всхрапнула тройка, жалуясь на долю,
Летит раздольно песня ямщика,
Вновь санный путь застыл на снежном поле,
Как на бумаге лёгкая строка.
Кресты могил маячат на погосте,
Всех уравняет кладбище навек,
И всё же, всё же, всё же человек
Желает быть хозяином, не гостем.
Не потому ль, сдержавши тройки бег,
Молитвой поминает предков кости?
ПЕРВОЕ МЕСТО В НОМИННАЦИИ «ПУБЛИЦИСТИКА»
Пшеничная Вита Валерьевна (Псков)
«Безумно страшно за Россию…»
эссе
Памяти Ю.В.Д.
Изначально я не планировала (да и вряд ли я когда-нибудь этому научусь), с чего буду начинать этот материал, какую из тем выберу главной, чтобы вновь и вновь возвращаться к ней. Мне почему-то было важнее понять первопричину, приведшую человека к черте жизни и решившего переступить эту черту подобно сотням, если не тысячам других – безвестных и именитых, юных и взрослых, талантливых и не очень, но достойных права на жизнь. И всё-таки отказавшихся от неё.
21 ноября 2016 года был обычный, ничем не примечательный день. Единственное, что не равняло его с остальными – дата: 25 лет со дня смерти Юлии Друниной. В 2011 году, в 20-летие со дня трагедии несколько печатных и сетевых журналов отозвались на неё, дату, с искренней, светлой грустью, в 2016-м вспомнили разве что литературные порталы.
Когда по странному, тончайшему своему душевному устройству ты с ранних лет воспринимаешь уходы чужих людей как своих родных, внутри тебя каждый раз рушится практически всё. Когда тебе едва за двадцать, и ты пока ещё не можешь - нечем и некем! - зацепиться за жизнь, а на твоих глазах на куски разваливается страна, в которой ты вырос и которую успел полюбить, внутри тебя стремительно вызревает почва для трагедии. У многих, и я не исключение, не получилось её избежать, а на восстановление (увы, никогда не бывающее полным) и самообретение потребовалось время.
Для тех, кто прошёл войну и дожил до новых дней новой России, перемены, произошедшие с ней и в ней, пусть и представлялись поначалу чем-то долгожданным и, несомненно, правильным, тем не менее, оказались тяжелейшим испытанием, безжалостно выбросившим их на ещё одну, куда более жестокую, длящуюся и поныне, необъявленную войну, а кого и вовсе - на обочину жизни. Кому как «повезло». Но как же хотелось Света!.. Он ведь казался почти явственным... Почти.
***
"Главное, что я узнал, что есть на свете Большая любовь. Такая, что случается раз в сто лет. И для одного из миллионов. И это в моей жизни случилось. То ты так полюбила, я так полюбил. Я люблю тебя до самого твоего последнего хрипа, все твои недостатки, ей-богу, я их обожаю. Пойми, моя такая дорогая, я еще "развивающаяся страна" - и буду возле тебя становиться лучше, бережнее к тебе, к нашей любви... ты - мой дом на земле…"4. Признаюсь, было трудно сдержать волнение, когда я читала строки письма, написанного человеком, «прошедшим войну, тюрьму и лагерь, разменявшим восьмой десяток лет…»3. Почему-то долгое время я была уверена, что война, обжигая и раня, хоть и закаляет сердце и характер человека, но навсегда оставляет его после себя на невидимой точке невозврата – невозврата чувств. То, что именно человеческие чувства – нежность, вера, любовь – дают недюжинные силы и вымывают из души накопившуюся грязь, понимается позже, с приобретением опыта жизни. Ещё и ещё раз возвращаясь к строчкам письма, я ловила себя на мысли, что, наверное, каждая женщина всю жизнь ждёт слов, которые были обращены к ней, единственной… Тех слов, которые были призваны уберечь в самую трудную минуту. Но не уберегли…
***
Творчество Юлии Друниной глубоко автобиографично, впрочем, как творчество многих русских (хотя здесь правильнее сказать – советских) поэтов. Две ключевые темы стихов, как пронзительный аккорд из двух нот сопутствовали ей на протяжении всей жизни: война и любовь. Одна – калеча тело и закаляя волю, вторая – исцеляя разум и оберегая душу. Вот они, горькие повороты девичьей юной судьбы: «Я пришла из школы в блиндажи сырые, / От Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»…, «Какие сны я на войне смотрела - / Какие удивительные сны! / И просыпалась не от артобстрела - / Я просыпалась лишь от тишины…», «На ничьей земле пылают танки, / Удалось дожить до темноты… / Умоляю: «Лишние портянки / И бельё сдавайте на бинты…». И там же, на войне случилась первая любовь: «…Любимые нас целовали в траншее, / Любимые нам перед боем клялись. / Чумазые, тощие, мы хорошели / И верили: это на целую жизнь…». Верили, что вера, как оберег, сохранит их и от пули, и от плена. «На фронте она ничем не болела, даже не простужалась…» (здесь и ниже - из воспоминаний поэтессы Т. К.1). Почему? – что тут додумывать? Экстренная мобилизация всех внутренних ресурсов человека даёт на первых порах поистине фантастические результаты. Зато потом… «В послевоенные годы на многих фронтовиков нахлынули болезни. У Друниной открылось хроническое воспаление лёгких, началась жуткая бессонница…»1.
Сказать проще – иссякли запасы сил как душевных, так и физических, пополнить которые могла только полноценная жизнь, насыщенная яркими эмоциями и событиями.
И она возвращается в такую жизнь, поступив в литературный институт: «В ней удивительно совмещались застенчивость, подростковая угловатость и женственность, мужественность и ранимость, неприспособленность к быту и чувство достоинства»1.
«Смешная, трогательная, наивная, бескомпромиссная, незаурядная, светлая…» - такие характеристики дал ей поэт Николай Старшинов.2
«Угодившая «из школы в блиндажи сырые», раненная и контуженная, она всегда считала себя счастливицей…»3 (Андрей Турков).
А ведь и впрямь – счастливица, - подумалось мне: пройти войну от начала до конца, состояться в творчестве, в материнстве, познать Любовь (только так, с большой буквы), быть востребованной… Как узнаваемы слагаемые человеческого счастья! И всё же… надлом. Почему?..
Тогда, в 1990-м, наверное, многие знали, что она стала депутатом Верховного Совета СССР – это воспринималось органично: бывшая фронтовичка, поэт, прозаик, публицист, всем сердцем переживающая за Россию, она не могла оставаться в стороне. Однако немногим была известна истинная причина, которая побудила её стать депутатом. Из ответа Юлии Друниной: «Единственное, что меня побудило это сделать, - желание защитить нашу армию, интересы и права участников Великой Отечественной войны»3.
Так совпало, что в конце 80-х - начале 90-х Россия оказалась в эпицентре огромных потрясений: от взрыва в Чернобыле до начала междоусобных локальных конфликтов – последствий чудовищных опытов и игр новоиспечённых политиков. Как тут оставаться равнодушным? Как оставаться «с краю», когда правда 1930-х годов во всей яви начинала проступать в воспоминаниях, в художественных произведениях, написанных на основе архивных данных, долгое время бывших под запретами?.. Выдержать такой мощный информационно-психологический пресс по силам далеко не каждому.
Из письма Юлии Друниной: «Теперь, узнав жестокую правду о второй - трагической, чудовищной, апокалипсической стороне жизни тридцатых годов, я (не примите это за красивые слова) порой искренне завидую тем сверстникам, кто не вернулся с войны, погиб за высокие идеалы, которые освещали наше отрочество, нашу юность и молодость..."3. Как больно и слово в слово перекликаются эти строки с давней записью из моего дневника: «Иногда я завидую тем, кто успел уйти, не вдохнув в себя эту гарь…», потому что хоть и не выпала на нашу долю война, и пороха мы не нюхали, но наши отрочество и юность тоже были пропитаны высокими идеалами, одним махом уничтоженными в девяностых, а многие новые «ценности» на поверку оказались пустышками.
И как страшно, даже, кажется, уже непоправимо верны слова Михаила Смородинова: «Вряд ли (её – П.В.) стихи прозвучали бы сейчас. Ни в школах, ни в вузах, ни, тем более в трудовых коллективах теперь стихи почти не читают. Обидно не из-за невозможности возврата поэтического бума, а за наше прогрессирующее духовное обнищание…».
Вот они, первопричины последнего шага: одиночество и невозможность в мирное время что-либо изменить к лучшему в стране, которую удалось защитить на войне: «…Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл…»3. Тыла после смерти Алексея Каплера не было, а 21 ноября 1991 года приближалось стремительно и неотвратимо, столь же неотвратимо приближая и для России судный час, который большинство из нас попросту не заметили бы, если бы не это стихотворение:
Судный час
Покрывается сердце инеем -
Очень холодно в судный час...
А у вас глаза как у инока -
Я таких не встречала глаз.
Ухожу, нету сил.
Лишь издали
(Все ж крещеная!)
Помолюсь
За таких вот, как вы,-
За избранных
Удержать над обрывом Русь.
Но боюсь, что и вы бессильны.
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!
***
Убивают не только люди, болезни или слова, убивает время, в котором не у всех получается жить. А мы и сегодня живём в нём, в этом мире – «передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями…», так и не изменившемся. Как живём и почему? Бог весть… Может быть, потому что когда-то, уходя навсегда, за нас помолилась Юлия Владимировна Друнина.
***
1 - Татьяна Кузовлева, поэт, близкая подруга Юлии Друниной.
2 - Николай Старшинов, поэт, первый муж Юлии Друниной.
3 - Материалы, заключённые в кавычки, частично взяты из нескольких Интернет-ресурсов, а также из ноябрьского номера «Комсомольской правды» от 25.11.2011.
4 - Строки из письма второго мужа Юлии Друниной, киносценариста Алексея Каплера.