Представляем рассказ участника Вседонского литературного сообщества (ВЛС) Фёдора Макарова.
ТУРТУКАЙ
Федор Макаров
Никогда никого не кусал наш Азор!
Но однажды, когда мы с отцом, обедали, так случилось, что дома были только я и отец, вернувшийся из утреннего рейса, – мы услышали, что Азор залаял.
Тогда, в детстве, я запросто различал, на что и куда лает Азор.
Азор лаял не так, как обычно лаял на прохожих.
Не так, как обычно лаял на тех, кто хотел войти к нам во двор.
Не так, как лаял на уже вошедших, давая тревожный знак хозяевам.
Не так как лаял на нашего кота, не так, как на чужих котов и кошек, не так, как на наших домашних птиц, вздумавших нарушить его территориальные права.
Не так, как на других собак, случайно сорвавшихся с цепи и в радостной свободе мечущихся по всей деревне, заглядывая во все дворы и закоулки, не для того чтобы нашкодить, а чтобы изучить окрестные виды и запахи. Будет что вспоминать во время последующего долгого сидения на цепи.
Благо ещё, если хозяева пускают в ночь на проволоку.
И, конечно, Азор лаял совсем не так, как он лаял, переговариваясь – о чём?! – со всеми другими деревенскими сородичами, всю жизнь сидящими на цепях.
Азор лаял таким лаем, которого я ни разу до этого от него не слышал. Отец тоже уловил, это необычное, новое в лае Азора.
– А ну, Федь, сбегай, глянь, на кого это он так! – сказал отец.
Я выскочил во двор. То, что я увидел, было очень плохо.
Между рейсами отец оставлял свою машину – молоковозку, ГАЗ-53 с цистерной, – рядом с открытой частью двора. Недалеко от будки Азора, выше выставленных на лето из погреба засольных дубовых бочек, которые заполнялись водой, чтобы не рассохлись и, по мере сбора огурцов, помидор и капусты, пропаривались, прополаскивались, опускались обратно в погреб, где в них и засаливался урожай.
Уклон земли был невелик, но машина катилась, и я видел и слышал, как она с хрустом накатилась на бочки, стоящие на кирпичных подложках.
Первая бочка под тяжестью накатывающей машины сдавилась, треснула, и водопад хлынул из неё, трещали другие бочки, лопались железные обручи, стягивающие их плавные пузатые бока, вылетали заклёпки обручей. И всё это под незнакомый злой, срывающийся на хрип, неумолчный лай Азора.
Часть бочек, свалившись с кирпичей, раскатилась по сторонам, с шумом выплёскивалась из них вода.
Машина остановилась, подмяв под себя три бочки и упершись цистерной в угол плетня, огораживающего наш приусадебный сад. Раньше, когда плетень, только делался, там был столб. А потом столб пустил корни в благодатную и благодарную нашу чернозёмную земельку. И, к тому времени, стал крепенькой, безмятежной вербочкой, которая распускала, по весне, удивительные, как диковинные пушистые зверушки, серебристо-серые комочки почек. Она-то, эта вербочка, и остановила машину.
Затем одновременно произошло много событий.
Открылась дверца, и из кабины выполз незнакомый мне мужчина, в светло коричневом костюме-двойке, крепко выпивший, что было понятно по его замедленным текущим, цепляющимся и ломким движениям и по его мутному неустойчивому взгляду. Как только нога его коснулась земли, уже беснующийся – по-другому не скажешь! – Азор рванулся и, выдернув из земли стальной колышек, пригвождающий его цепь, с яростным лаем-хрипом бросился на незнакомца. Я не успел сразу ухватить цепь, она только чиркнула меня по пальцам, а я споткнулся через обеденный казанок Азора и бухнулся на четвереньки.
Вскочил я очень быстро, и хотя болело колено, я ушиб его о валяющийся кирпич, и саднил локоть, и кожа на предплечье была свезена, и капала кровь, я видел, что Азор кинулся на этого туртукая – так я тогда почему-то подумал про незнакомца – и всерьёз, захлёбываясь сладострастным рычанием, трепал его. Азор мотал головой и вместе с брызгами злой слюны в воздух летели окрашенные кровью клочья брюк и пиджака этого бедолаги.
Мне удалось ухватить дзиньдзиликающую извивающуюся цепь, и я рванул её на себя, оттаскивая Азора от мужчины.
– Нельзя! – орал я Азору. – Ты что? – Фу! – Нельзя!
Азор рвался и рычал.
«Видно кровь кинулась ему в голову!» – подумалось тогда мне.
Азор сильно рванулся в очередной раз, но я, почти упав, тяжестью своего тела сумел всё-таки его удержать, ошейником передавило Азору горло, и яростный звук пресёкся.
Азора отбросило назад, ко мне. Я упал на одно колено. Он стремительно крутнулся на месте, и, видимо, поняв, что послужило помехой, с глухим, утробным каким-то рыком кинулся на меня.
– Азор! – вскрикнул я в летящее на меня рычащее чудище. – Ты что?!
И совсем близко увидел его злые налитые кровью глаза и мелькнувшее в них какое-то выражение, которое даже сейчас не знаю, как определить. Сказать в простоте: «Он меня опознал и растерялся».
Не могу себе представить, каким чудом Азор успел-таки отвернуть пасть от моего лица, в которое он чуть не вцепился. Через миг я услышал, как страшные окровавленные клыки его, отчётливо клацнули, – даже не клацнули, звук был глуше, а чакнули! – где-то у моего левого уха.
Мы упали!
Обернувшись, я увидел, очень быстро приближающегося отца. Он не бежал, но шёл так быстро, что мне трудно было поверить, что мой отец может так быстро ходить. До этого я ни разу не видел, чтобы отец куда-нибудь, когда-нибудь торопился. И я ни разу до этого не видел его таким встревоженным.
– Федь, что тут такое? Кто это? – спросил он у меня. – Азор! – А ну, цыть! – Он тебя что укусил?
– Не, па, то не Азор, – всё ещё сидя на земле и крепко уцепившись за ошейник, ответил я. – То не меня! – Он этого туртукая покусал.
Я чувствовал, как у прижавшегося ко мне Азора мелко дрожит каждый напряжённый мускул. Я был скорее удивлён, чем испуган. Азор глухо ворчал в сторону качающегося и угрожающе что-то бормочущего человека.
– Ты кто? – спросил отец. – А ну, гэть отсюда! – Федь, а машину кто с ручного – спустил? – обратился он ко мне.
– Да этот же! – поднимаясь на дрожащие ноги и по-прежнему крепко держа Азора за ошейник, буркнул я.
Азор косил глазом на отца, на меня, на этого – пусть уже! – этого туртукая, неведомо зачем залезшего в кабину и сорвавшего ручной тормоз. Отец никогда не забывал ставить машину на ручник.
И тут…
И тут этот туртукай, на удивление членораздельно, выругался нехорошо и гадко и сказал, что он сделает с собакой и с её хозяевами и мало того, что сказал, – ну, сказал бы и шёл бы в свою дорогу! Но он решил подтвердить произнесённое действием и, замахиваясь, двинулся на отца.
Никогда в жизни я не видел, чтобы отец когда-нибудь, кого-нибудь ударил!
Лучше бы я, тринадцатилетний, тогда ещё по-детски белобрысый хлопец, и не видел. Чем-то тёмным полыхнуло от отца, так мне показалось, даже Азор взвизгнул и прянул назад, чуть не сбив меня с ног.
Туртукай, взрослый жилистый мужчина, выше отца на полголовы, глухо охнул, у него внутри что-то ёкнуло и его этим полыхнувшим тёмным, как будто отнесло от нас.
И он, прочертив каблуками башмаков пыльную дорожку, грянулся оземь.
И затих.
Он лежал, пока отец ни на кого не глядя, заводил машину и ставил её на место, и зашевелился только тогда, когда отец повернулся и, сказав мне, чтобы я тут смотрел, ушёл в дом, шагая, как всегда никуда не торопясь.
Мир, показалось мне, обеззвучился.
Так и записалось в моей памяти, или где там всё это записывается, в виде замедленной немой киносъёмки.
Я за это время отвёл Азора к будке и, вколотив стальной колышек в землю, снова ограничил Азору свободу передвижения.
Потом занялся бочками, в полной, звенящей какой-то, тишине прикатил упавшие, и установил их на место, убрал, как смог, остатки разломанных бочек и сложил их в аккуратную кучку. И всё время, краем глаза, я посматривал на лежащего. И видел, как туртукай поднялся, отряхнулся и, шевеля губами, наверное, бормоча ругательства, пошёл прочь. По дороге на Колесники, мимо списанной на металлолом совхозной техники (мы говорили, списанного железа). И долго ещё мне была видна его неустойчивая жилистая фигура.
Мир снова стал многозвучным.
Квохтала, растопырившись, заботливая курица-квочка, созывая своё потешное семейство. Крохотные цыплята, созданные, казалось, из невесомого жёлтого пуха, однако, с поразительно живыми чёрными бусинками глаз, тоненькими голосками послушно отзывались на материнские призывы и солнечными зайчиками тут же разбегались в разные стороны по зелёной траве. И конечно, терялись, а потерявшись, блуждали в зарослях калачика и отчаянно пикали в чересчур огромное и слишком страшное для них без мамы-квочки пространство.
Ещё покрытые уже побелевшим пухом, подросшие долговязые утята покрякивали резкими хриповатыми голосами и звучно щелоктали плоскими клювами в наполненном водою корыте.
Непоседливые воробьи на вербе вели бесконечную, будто бы беспорядочную, но неожиданно гармоническую перепалку и между собой, и с вечным своим соперником скворцом.
Скворец, игнорируя воробьиный гвалт, а может ещё большей гармонии для, вылезши из скворечника, и сидя на самой верхушке вербы, пересмешничал, изображая то переливную грустную руладу иволги, то ночные нежные трели соловья, то выдавал неизвестного происхождения коленце, может быть и своё.
Через два двора слышно было, как тётка Маруська звала домой своих гусей, которые, велик и мал, выстроившись в колону по одному, дружно ковыляли в сторону Нового Ставка, не обращая внимания на её призывы.
– Тега-тега! – распевно кричала тётка Маруська. – Тега! Неслухиокаянныи, дыкуды ж вы патёпали? – Вяртайтесь зараз же да дому! Тега-тега!
Я принёс воды, сполоснул казанок и налил Азору воды. Азор жадно лакал, роняя розовеющие капли, иногда поднимал голову и посматривал снизу вверх на меня, благодарно помахивая хвостом.
Уже гораздо позже я узнал, что нужно было этому мужчине. Отец никогда не отказывал, если кому нужно было куда подъехать попутно, а если время позволяло, то и отклонялся от маршрута. Этому мужчине нужно было добраться до центральной усадьбы совхоза.
Он решил, что ничего страшного не будет, если подождёт хозяина в машине, да хмель подвёл.
Лучше бы он пошёл пешком сразу!